«Берегите нас, поэтов»
А между тем, читая любимых поэтов, Константин Райкин силой воображения, богатством интонации представляет каждое произведение как маленький спектакль, при этом ухитряясь нигде не сломать ритма, мелодики стиха.
Своеобразным прологом становится вереница шедевров Давида Самойлова. Подзаголовок “О семье, о себе” в программке особенно подходит именно стихотворениям Самойлова о детстве и родителях. Константин Аркадьевич воскрешает свое прошлое, дорогие его сердцу воспоминания. Это он “маленький, горло в ангине…”. Это его “папа молод и мать молода”. Драматургически цикл о детстве завершается важным путешествием, в котором “года, как чемоданы” оставлены на вокзале, призыв поэта: “нельзя беречься” кажется выстраданным самим артистом. А стихотворение “Таланты” Райкин адресует своим ученикам, и здесь личный мотив звучит как надежда и смысл жизни.
Самойловские поэмы часто построены, как пьесы. Такой пьесой предстает “Пестель, поэт и Анна”, где реплики и фон не менее важны, чем диалог и внутренние монологи Пестеля и Пушкина, их размышления друг о друге. То, что когда-то поражало молодых шестидесятников (я отчетливо помню журнал “Москва”, где впервые были напечатаны стихи), оказывается необыкновенно современным, включая замечательный разговор русского Брута с русским гением о народе, тирании, бунте, законе. В трактовке Райкина этого произведения появились ирония, юмор, естественные сегодня, когда иллюзии старшего поколения разлетелись в пух и прах.
Прекрасен “Струфиан” Самойлова, фантастический апокриф таинственной смерти Александра I, которого, по замыс-лу поэта, утащили инопланетяне.
Константин Райкин виртуозно меняет тональность, точно рассчитывая моменты, когда публике необходим перевести дыхание. “Перерывом на обед” становится фрагмент “Гость у Цыгановых”. Артист до того зримо читает о яствах, которыми потчуют гостя, что публика чувствует нёбом и “юный огурец”, похожий на лягушонка, и теплые пласты ржаного хлеба, и как кульминацию изобилия – благородный борщ, чья поверхность “переливалась тяжко, как парча”.
Замечателен выбор репертуара, где знакомые наизусть стихи соседствуют с незнакомыми или напрочь забытыми. Одна из притягательных особенностей моноспектакля – краткие вставки-аннотации, Райкин говорит о каждом поэте, о своем отношении к его творчеству, говорит просто, с той мерой искренности и личного отношения, что зал незаметно для себя оказывается подготовлен к восприятию того или иного автора. Текст между поэтическими строчками объединяет стихи, ничем не похожие друг на друга.
К примеру, философскую лирику Николая Заболоцкого, умевшего в самых прозаических явлениях вроде стирки белья увидеть вечность: “Благо тем, кто смятенную душу / Здесь омоет до самого дна, / Чтобы вновь из корыта на сушу / Афродитою вышла она”, и наивную и мудрую лирику Николая Рубцова с его особенным чувством природы. Как хорош заяц, который “Думал, горестно вздыхая, / Что друзей-то у него / После дедушки Мазая / Не осталось никого”.
Более подробно рассказывает Константин Райкин об Осипе Мандельштаме, инстинктивно понимая, как важно, чтобы зритель вчувствовался и вдумался в масштаб поэта и трагизм его судьбы.
Артист завершает спектакль монологом из “Дурочки” Лопе де Вега в переводе Михаила Донского и, наконец, любимыми стихотворениями – Пушкина.
В заголовок статьи вынесена строка Булата Окуджавы. Она как нельзя лучше передает смысл двухчасового концерта, пролетающего стремительно, благодаря неукротимой энергии Райкина, его потрясающему темпераменту.
В зале царят тишина и напряженное внимание. Приятно было видеть молодые лица. “Представляешь, – говорила в гардеробе девушка своему спутнику, – я ведь знала только одно стихотворение о некрасивой девочке. Мы сочинение по нему в школе писали”.
Райкин читает для всех: и для знатоков, и для неофитов.
