Дарья Урсуляк «Если и есть что-то важное в жизни, то это свобода»
Дарья Урсуляк играла на сцене с девяти лет, но, окончив школу, отдала предпочтение филологии. Актерский инстинкт оказался сильнее, и через три года она поступила в Театральный институт имени Щукина. Студенткой дебютировала в спектакле «Окаемовы дни» Вахтанговского театра, однако судьбу свою связала с театром «Сатирикон», где первой ролью Дарьи сталашекспировская Джульетта. Критики заслуженно хвалят актрису за естественность, умение одним жестом, без слов, выразить любую эмоцию, передать в интонациях сложную изменчивость чувств и подтекст скрытых смыслов.
– В спектакле Game over все проблемы вашей Нели и ее друзей родом из семьи, где родители либо дают полную свободу, либо навязывают жесткий контроль.
– Это удобная тенденция – списать на папу с мамой все свои косяки, комплексы и обиды. Она так прочно засела, что я сама себя все время проверяю: не ущемляю ли дочку, не подрезаю ли ей, двухлетней, крылья, правильно ли все делаю, чуткий ли я родитель? Но штука в том, что родители такие, какие они есть, и другими быть не могут. Вот и все. Может, тотальный контроль, который в пьесе Арбузова мать устроила Нели, – это просто способ выражения любви? А уж что выросло, то выросло.
– Как тогда объяснить жестокость поколения 1990-х?
– Я не считаю свое поколение жестоким, лишним или обделенным. Мои родители (отец – режиссер Сергей Урсуляк, мама – актриса Лика Нифонтова. – Ред.) в 1990х занимались собой, строили свою жизнь, искали, как в случае папы, свою профессию, выживали в стране, которая развалилась, но при этом очень меня любили, делали для меня все, что могли. И я знаю немало таких же семей, где никакие обстоятельства не мешали любить друг друга. Мое детство было счастливым, все ужасы 1990х прошли мимо меня. Я не по- пала в дурные компании, у меня не было подросткового бунта.
– А если вами пытаются командовать или манипулировать, умеете дать грамотный отпор?
– Если и есть что-то важное в жизни, то это свобода. Лет в 14 я перешла в новую школу, где у меня был период сложных отношений с уже сложившимся классом. Где-то полгода они со мной не общались. Это был своеобразный процесс инициации. Мне устроили проверку: докажи, что ты не копеечный фраер. Так происходило с любым новичком. Я стойко выдержала изоляцию. Списывать было не у кого, но обошлось без истерик и просьб вернуть меня в коллектив – тот приятный случай, когда чувство собственного достоинства принесло пользу, и к концу учебного года мое положение в классе изменилось кардинально.
– Рассказывая про съемки у вашего отца в сериале «Тихой Дон», вы признавались:«Он меня страшно гонял, общался со мной ужасно». За что он с вами так?
– Папа невероятно деликатен с артистами, если это не касается семьи. Когда речь идет обо мне, маме, Саше (актриса Александра Урсуляк – сводная сестра Дарьи по отцу. – Ред.), то мы на съемочной площадке должны быть всегда в хорошем настроении, что бы ни происходило, продуктивными, желательно делать все с первого дубля. Это не отменяет того, что работать с ним одно удовольствие и невероятный опыт. То, чему на съемочной площадке учит папа, то, что он позволяет артисту, что предлагает, – эксклюзивный случай. Например, он детально разбирает с актерами все сцены, у него, почти как в театре, долгий подготовительный и репетиционный период, чтобы артист получил возможность понять, про что играет, пройти роль насквозь.
– Вы там так ловко доите корову!
– Что я умею с тех пор, так это доить корову, это правда. К нам на съемку приезжали доярки, нас учили доить коз, коров, прясть пряжу, то есть мы прошли там школу молодого бойца.
– В «Чайке» вы играете с вашей мамой. Это редкий спектакль, где забываешь, что чеховскую пьесу знаешь наизусть, и удивляешься новым, прежде не замеченным де- талям. А что вы для себя открыли?
– Ввод был таким быстрым, с одной двух репетиций. Затем сразу гастроли, поэтому я находилась в состоянии хронического стресса. С этим спектаклем у меня сложные отношения: это ввод, это не мой ребенок, роль не мной создавалась, поэтому, мне кажется, до индивидуальных открытий не дошло. При этом «Чайка» для меня – театр, каким он должен быть. Мне кажется, что, если прилетят инопланетяне и спросят: «А что такое театр?» – им надо показать «Чайку» Юрия Николаевича Бутусова.
– Когда смотришь спектакль по пьесе Макдонаха «Однорукий из Спокана», такое ощущение, будто драматург решил, что публика уже настолько очерствела, что не в состоянии воспринять какие-то простые смыслы, и вогнать их ей в мозг можно только гвоздями, тоннами крови и расчлененкой.
– Пробиваться к сознанию зрителя можно как угодно, нет никаких табу, лишь бы это было талантливо и в относительных рамках закона. Это особенный жанр – пьесы Макдонаха. У него уникальные форма, интонация, свой театральный язык, юмор. Он жестокий, смешной, пронзительный. Я не согласна, что у него абсурдистские сюжеты. «Однорукий из Спокана» – вполне допустимая история: человеку отрубили руку, а потом он 27 лет мучительно ищет ее по всей Америке. В СМИ и не такие новости проскакивают. Обычное дело. А абсурд – это скорее Ионеско, Беккет, ну или Эдвард Лир.
– В вашей актерской копилке есть прекрасные роли двух жертв: Наташа из спектакля «Человек из ресторана», которая влюбляется в обманщика и прохвоста, и Эльвира – жена распутного Дон Жуана. Это мерзавцы так прекрасно соблазнительны или просто женщины глупы?
– Вряд ли любовь как-то связана с уровнем интеллекта. Во-первых, герои не мерзавцы. Вовторых, героини разные. Разве они жертвы? Может, две недели после свадьбы с Дон Жуаном (или сколько там у них было, в пьесе Мольера) – лучшее, что с Эльвирой случалось? Смотрите, как ей нескучно жить! Так что это с какой стороны посмотреть.
– В «Человеке из ресторана» сквозная идея – добро обладает огромной силой и может на равных сражаться со злом. Но в жизни ведь эта формула не работает?
– Я не представляю добро как побеждающую силу. Хотя про борьбу этих двух мощных понятий я ничего не знаю, для меня это – абстракция. Мне ближе теория малых дел – честного отношения к работе, людям, «возделывания своего сада», создание своего круга близких людей. И вот ты уже огражден. Но я, признаться, редко размышляю о жизни глобальными философскими категориями: добро – зло, битва льда и пламени. Я локальными ситуациями измеряю жизнь.
– В этом спектакле вы впервые играете с Райкиным. Каким партнером он вам показался?
– Константин Аркадьевич – чудо-партнер. Чудо – потому что, несмотря на свой опыт, он всегда в азартном, отчаянном поиске. Он раз за разом проходит путь, будто это его первая роль. Это очень здорово! Мне кажется, только так и можно оставаться живым в нашей профессии.
