О новом спектакле и не только… (разговор с художником Дмитрием Разумовым)

Ученик знаменитого Олега Шейнциса рассказывает о своей работе над спектаклем «Все оттенки голубого», о современном мире и о том, что ждёт человечество в ближайшем будущем. 

Дмитрий Разумов – известный театральный художник – работал в МХТ, Театре. doc, театре «Практика». Оформлял спектакли в Краснодаре, Новосибирске, Перми, Омске, Эстонии, Польше.

«Все оттенки голубого» – не первая его работа в «Сатириконе». Дмитрий уже сделал несколько спектаклей с Константином Райкиным: сценографию в «Кухне» А. Уэскера (2014), сценографию и костюмы в «Ромео и Джульетта» (2012), «Деньги» («Не было ни гроша, да вдруг алтын», 2010).

- Дмитрий, от чего вы обычно отталкиваетесь, когда приступаете к новой работе?

- Сначала от текста. Константин Аркадьевич дает мне текст, я его читаю, происходит важная встреча с текстом: эмоции, мысли, которые он вызывает. Потом я всегда погружаюсь в дополнительный материал, что-то изучаю. В данном случае немножко проще: это про нас, про современность. Во «Всех оттенках голубого» нет исторических персонажей.

Но я не люблю чистую стилизацию, например, историческую – для театра это всегда скучно и не выгодно. Такой подход, скорее, необходим в кино. Для театра всегда должен быть элемент адаптации – художественное преображение предлагаемых обстоятельств, даже в современной пьесе.

 - У вас почти в каждой работе, даже в классике, есть отзвук сегодняшнего дня.

- Да. Я – современный человек, современный художник, живу вот в этом мире. Моя цель, мое предназначение – трансляция смысла, который я нахожу в себе, в окружающем мире. Мое созерцание соединяется с работой. И все это мне интересно преобразовывать.

Вот Островский, например. Есть Малый театр. А есть «Сатирикон» – всегда очень живой, энергичный театр. Само его название говорит за себя, в нем многое заложено – как будто труба, которая громко трубит. Труба не может трубить тихо. В пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын» у Островского – окраина. Что такое окраина Москвы? Это гаражи. И отсюда пошло: промзона, железная дорога, какое-то мимо проходящее счастье, неуловимое время. Во всем этом живут три семьи разного материального состояния: бомжи, живущие в контейнере, есть люди вороватые – они более состоятельные, есть люди, которые живут на зарплату. Все это тоже было важно.

Во «Всех оттенках голубого» мне нравится, как Константин Аркадьевич реагирует на современность, на социальность, на социальную направленность. Мне нравится его позиция. Сейчас, на мой взгляд, проблема именно в том, что у театров очень много проектов – таких штампованных, одноразовых, как стаканчики, про которые уже сразу все понятно. Сейчас театральное искусство смешивается с дизайном. А дизайн – это другое. Дизайн – это то, что радует глаз, что-то такое комфортное, приятное. Театр же –  пространство мысли, которое должно будить в зрителях мысли и эмоции.

 - А какой образ сегодняшнего дня вы нашли во «Всех оттенках...»?

- С большой сцены на эту тему никогда в русском театре не говорил никто. Про то, как мальчик осознает, что он нетрадиционной ориентации. Здесь нет никакой пропаганды гомосексуализма. Знаете ситуацию с «Тангейзером». Бред же! Это черное, это белое – так не бывает. Между черным и белым миллионы оттенков. И пьеса так называется. Мир многообразен. В искусство не могут приходить попы «от Всех русских Святых Советского района». Звучит апокалиптически.

От чего мы с Райкиным отталкивались? В пьесе есть тема. Мы не хотели уходить в такой театр Док – здесь все-таки большая сцена. Мы хотели найти форму, которая будет не бытовая, но в то же время в ней бытовые диалоги, окружающая реальность. У нас возник образ. Там есть мотив Чайковского. Мы взяли структуру балетного театра, кулисную систему. Но убрали всю живопись. Это декорации а-ля «Лебединое озеро», но без живописности. В балете есть солисты, а есть кордебалет, который выжидающе-осуждающе сидит где-то в глубине. То есть, солисты и остальные. И между ними конфликт – зона непонятной энергии. И мы создавали такое: есть персонаж, и есть остальные, которые не принимают, осуждают то, что происходит с главным героем. Хотя в пьесе много документальных вещей, есть реальные события. Например, рассказ о парне из Волгограда. Ему размозжили голову кирпичом за признание в том, что он гей. Дикость! Наша цель донести до зрителя, что самое важное – это любовь, чтобы люди задумались не о войне, а о мире. Наше третье тысячелетие – эра совершенствования. Либо человечество самоуничтожится, либо выйдет на новый уровень, на новый энергетический виток. Что-то должно сейчас произойти. Это витает в воздухе. Что-то новое приходит, старое находится в агонии, но не будет сдавать своих позиций.

 - Как вы чувствуете актеров, которые будут существовать в ваших декорациях? Сценограф Александр Шишкин говорит: «Я хочу, чтобы актерам было неудобно в моих декорациях».

- Я его очень хорошо понимаю. Для меня сценография – пространство, как предлагаемые обстоятельства для артистов. Например, у меня в «Ромео и Джульетте» определенные линии, которые требуют определенного передвижения. Возникает определенный ритм хождения в этом пространстве. Одно дело, ты ходишь по ровной поверхности, другое дело, ты ходишь по ступенькам или ходишь по этим лекальным рампам веломира в заброшенном парке, среди бетона заасфальтированной планеты. В «Ромео и Джульетте» мне хотелось поиграть в футуризм:  выдуманный мир – Вселенная с игровыми автоматами. Шекспир позволяет трансформировать свой мир во что угодно. А «Сатирикон» – один из лучших театров России с гениальной труппой, которая готова на разные эксперименты – такую поискать надо.

 - А в новом проекте как?

- Принцип такой: мы хотим, чтобы артисты практически всегда были на сцене, как балетный кордебалет, – стая, которая тебя принимает, либо не принимает. Есть и мотив «Гадкого утенка». Отсюда и лебединое озеро, и его миф. Но здесь нет хэппи-энда, скорее всего.

 - В пьесе же открытый финал...

- Да. Но ты все равно понимаешь, что это не хэппи-энд. Думаю, Константин Аркадьевич оставит надежду, что-то вроде «печаль моя светла». Чтобы люди задумались, как легко все уничтожить. Лейтмотив пьесы – люди растеряны, потому что все меняется. Сами они этого не понимают. Толчок к признанию Мальчика – заявление родителей о разводе. Его ставят перед фактом – с кем ты? Он не знает, что выбрать и это некая его защита. Он видит выход в примирении родителей. Мне искренне их жалко. Я их называю «поколение пятиэтажек» – люди среднестатистические. Они живут в хрущевках, ходят на работу, живут от зарплаты до зарплаты. Таких процентов 90% в России.

 -  Если бы вы ставили «Все оттенки…» где-то еще…

- Было бы все по-другому. Все зависит от пространства. Сцена «Сатирикона» – она такая и от нее никуда не денешься: широкая, невысокая, неглубокая. И труппу я уже знаю. Артисты, с которыми работал, я уже понимаю их индивидуальность, учитываю ее.

 - Насколько вам удалось воплотить задуманное?

- Это я вам скажу только после премьеры. На 100% воплотить ничего нельзя. Совершенству нет предела. Я – ученик Олега Ароновича Шейнциса, он – гений, он – мой ориентир в искусстве.  Театр – дело живое, коллективное, и есть моменты, которые я не могу на сто процентов просчитать. В этом смысле, я человек процесса. Я все время что-то пробую, и «Сатирикон» дает мне уникальную возможность делать заранее декорации, проверять все это. Здесь одни из лучших условий для художников-сценографов. Я себя здесь очень комфортно чувствую. Это один из моих любимых театров.

 Беседу вела Лариса Чернова