«Одинокий рыцарь в поисках Грааля», – Мария Данилова о стиле спектакля «Плутни Скапена»

Дружба и сотрудничество театра «Сатирикон» и художника Марии Даниловой начались более пятнадцати лет назад, со спектакля «Великолепный рогоносец» Петра Наумовича Фоменко. Она создала костюмы к семнадцати спектаклям нашего театра, многие из которых легендарны, как, например, знаменитый «Контрабас» Елены Невежиной или «Квартет», «Кьоджинские перепалки» и «Ромео и Джульетта (1995)» Константина Райкина. В текущем репертуаре «Сатирикона» у Марии Даниловой четыре названия. Это «Шутники» Евгения Марчелли, «Ваня и Соня и Маша и Гвоздь», «Однорукий из Спокана» и «Лекарь поневоле» Константина Райкина. 26 августа состоялась премьера ещё одного спектакля Константина Райкина – «Плутни Скапена» по Мольеру.

Рассказывает Мария Данилова:

У меня была задача, чтобы наш прошлый мольеровский спектакль «Лекарь поневоле» кардинально отличался от этого.  Поскольку у них общая декорация, то интересно диаметрально другое решение. Тот спектакль – очень клоунский, цветной. А этот захотелось сделать контрастным  – «ревущие двадцатые», золотой век Голливуда, начало Великой депрессии – такая  элегантность. И это аккуратно привело к нуару в кино. А нуар – это что? Это криминал. И это чудно легло на Мольера, потому что там все уголовники. Просто там есть плуты – мелкие уголовники, такие мелкие бесы, а есть мафиози, крутые уголовники – в общем, всё завязано на криминале. А поскольку всё это тема, близкая российскому человеку, то получилось как-то очень душевно.

Криминал – это обратная сторона аристократизма. Это тоска по свободе. Это такая форма справедливости снизу. Жить по понятиям – это несанкционированная справедливость. Это воплощение народной тоски по правде. Я безумно люблю фильм братьев Коэнов «Перекрёсток Миллера». И  там две мафии – еврейская и итальянская, и главный герой между ними «решала». Он фактически такой Скапен. Спокойный и небрежный к своей судьбе.  По-настоящему смелый, ничего не боится, ему плевать на своё будущее. Романтика-романтика!

Уголовщина очень плоха в реальности. Она должна быть книжной. Вся эта романтика хороша, когда она описана интеллигентными девочками, которые окончили Мариинскую гимназию, или очкариками, которые на скрипочке в детстве играли. Тогда это всё прекрасно.

А вообще, от Остапа Бендера до Дон Кихота – это всё персонажи христоподобные. Каждый из них – «одинокий рыцарь», который путешествует в поисках Грааля, за мечтой. И это Скапен тоже. Корнями всё уходит в эту христоподобность. Очень красиво. Но, вообще, у них первый – Робин Гуд, благородный разбойник.

– У нас в литературе мало таких героев. Остап Бендер – и, пожалуй, всё…

– А когда у нас отменили крепостное право? В 1861 году. Почувствуйте разницу. А при Мольере уже не было крепостного права. У него в пьесах служанки хамят хозяевам, всё время издеваются над ними. Это почему? Потому что они все вольнонаёмные. Она ему может хамить, потому что она не крепостная девка.  А у нас и уголовники все какие-то страдающие. Вот Леди Макбет Мценского уезда, Раскольников – их жалко, им сопереживаешь, но они только и делают, что раскаиваются. А ты получай удовольствие от своего преступного мировоззрения! У нас таких нет. А потому что нет этой тяги к вкусу жизни, свободы внутренней.

Константин Аркадьевич, он же очень ценит  и любит формальные стороны высочайшего актёрского мастерства. То, что называется «тонкая французская игра», когда выверено каждое движение мизинца, каждая интонация, ритм, и всё построено на синкопах, несоответствии темпа и ритма. Т.е. ты стоишь в пробке в такси по дороге в аэропорт. Удары сердца очень быстрые, ритм очень высокий, а темп нулевой. Вот весь Константин Аркадьевич – на синкопах. Движение одно, темп речи другой, дыхания – третий. У него всегда на этом построено. И это, конечно, позволяет Мольер. Ещё Гольдони, которого я тоже помогала делать Константину Аркадьевичу. Это всё европейская школа высочайшего актёрского мастерства. А вот эти потрясающие французские мимы! «Дети райка», Фред Астер – мне кажется, Константин Аркадьевич всё это очень любит!  И прибавляет к этому российскую школу переживания.

Здесь ещё есть одна тема. Это трагическая тема старой эстрады, ещё идущая от берлинской эстрады 20-х годов, французской эстрады конца 19-го века. Она очень четкая, сдержанная, с такими низкими хриплыми голосами. Эстрада при Сталине – которая ещё должна веселить. Смех, замешанный со страхом. И в нашем спектакле есть  трое певцов. Две певицы и певец, Ярослав Медведев, в этом, надеюсь, очень хорошо сшитом белом смокинге, в начищенных туфельках, в бабочке. При этом, поющий такую ресторанную уголовщину серьезным красивым голосом.

– Онажды вы рассказали, что делаете одновременно одиннадцать спектаклей в разных театрах.

– Это редко. Обычно восемь.

– А какие особые обстоятельства работы художника в «Сатириконе»?

– Первое. Чтобы костюмы были вовремя, потому что в них надо репетировать. Второе. Они должны быть очень крепкие. Потому что в прошлом Мольере, в «Лекаре поневоле», у нас было 87 прогонов. 87! А ведь есть спектакли, где делают только один прогон перед премьерой… И третье. Чтобы максимально, насколько это возможно, не было видно пятен пота. Это даже не потому, что они бегают как сумасшедшие и орут как безумные. А потому, что Константин Аркадьевич заставляет внутренне тратиться так, что они в трусах потеют. И вот нужно, чтобы этого было не видно, насколько возможно.

Текст: Екатерина Купреева