Мертвые души ждут ревизора
Вот хочется вам высказаться об актуальных проблемах современности. Если вы режиссер, путь понятен — берете классическую русскую пьесу, переносите действие в наши дни, и готово. Гоголь, Островский, Чехов все сказали на несколько столетий вперед, текст работает сам. Зритель ахает от узнавания и повторяет, что за двадцать лет в России меняется многое, а за двести — ничего.
Не таков Юрий Бутусов. Для него любая пьеса — повод для ветвящихся ассоциаций, импровизаций, развертывания второстепенных лиц и элиминирования главных, обильного уснащения действия музыкой и танцами, заряда фирменного драйва на смеси веселья и ярости, так, чтобы и немалая длительность спектаклей не дала зрителю заснуть в кресле.
Казалось бы, что нового можно сделать с «Ревизором», поставленным вдоль, поперек и вверх тормашками? А можно его просто вынести за скобки. Так поступает приглашенный режиссером драматург Михаил Дурненков. Подсказанная Пушкиным интрига здесь подразумевается, но не разворачивается. Нет страха перед «проклятым инкогнито» и чехарды абсурда, им запущенной. Есть мы сегодняшние, согласные, что Гоголь — гений; и одни из нас — на сцене. От лица себя самих приноравливаются, примеряют маски-роли, пританцовывают под оркестрик, притулившийся в углу сцены. Сама сцена — поваленный ничком черный щелястый и занозистый забор, под который какой только дряни не нанесли и офисные стулья вдоль расставили. По этому неровному и опасному настилу и ковыляют, припрыгивают, косой пробежкой пробегают то босые, то бог знает как одетые и обутые герои: смокинги и цилиндры соседствуют с обмотками, блестящие платья — с майками, пейсы — с цилиндрами. Максим Обрезков, постоянный соавтор режиссера, не забыл и птицу — неизменную примету бутусовских пространств, на сей раз это гигантская тушка вороны, используемая как кушетка героями, не чующими запаха падали, притерпевшимися. Загробный этот юмор не весел.
Безымянный поначалу для зрителя персонаж Тимофея Трибунцева бытовым голосом рассказывает как бы личную историю о бесчеловечной медпомощи, одну из тысяч в пандемийном фейсбуке, из него и взятую. Он же и клеймит работу своих подопечных, именуемых гоголевскими именами — все эти аммосы федоровичи, артемии филиппычи, иваны кузьмичи отсутствуют на сцене, куда-то в воздух бичует нравы и обличает произвол, аресты, подбрасывание наркотиков — кто? их градоначальник? Время требует новых слов — и новых лиц, их расстановки.
Главная линия напряжения сегодня — люди и власть, а тут дискурс терзаемого бесправием народа вкладывается в уста власти. Настолько безобразно управление на всех уровнях, что и сама власть от него страдает. У Антона Антоновича будет дважды повторенный большой монолог, исполняемый как коронный номер, речитатив в микрофон, в сопровождении рок-квартета — смысл его в откровенном признании своей волчьей природы, но и гордом убеждении, что лучше он, терзающий народ вполсилы, а не то придут на смену вурдалаки, которые живых не оставят. Трибунцев отлично дает соединение самолюбования и юродства, то гангстера в черном пальто, то опасного сироту в майке, с могильной лопатой в руках. Харизматичный лидер — и горб, как у шекспировского Ричарда, не забудет нацепить, и Майка Науменко слабает с надрывом, и исповедуется в грехах будто бы вполне искренне. А все потому, что знает — неуязвим и вечен, все присвоил, даже протест.
Раненый лось, от встречи с которым в лесу и бросились напролом и оказались в этом городишке Иван Александрович и его слуга — предмет мучительной рефлексии изящного Осипа в коротких брючках и цветных носках (Артем Осипов). Многословная вставка о жестокости человеческой природы никак не движет действие, наоборот, останавливает его и фиксирует на чувстве вины перед всем живым. Чье-то тяжелое дыхание в микрофон, ставшее лейтмотивом спектакля — дыхание умирающего зверя, как станет ясно, природа, жизнь как объект преступлений человека.
Эту тему подхватывает и Константин Райкин — он в образе Ивана Александровича, у которого в пьесе Гоголя рефлексия отсутствует начисто, предается психоаналитическим размышлениям о родительской любви, которая ломает и терзает детей из благих намерений, травмируя их навсегда. Встретившись с Антоном, он дразнит его и спрашивает, какой же из трех Хлестаковых ему нужен, аттестует себя единым в трех лицах: весельчака, мизантропа и романтика. Сразу скажем, что за три с лишним часа действия мы не увидим ни одного из названных, персонаж Райкина так и останется человеком без свойств, распираемым своими субличностями. То об ужине, то вдруг о сохранении традиций, как в новых правительственных документах, то Пушкина читает, то наивен, как дитя, то плотояден, то печально-циничен. Сам себя он ценит за мягкость, а Осип его превозносит за напор (голословно, впрочем, никакого напора не обнаруживается). Этот немолодой человек с круглой головой, быстрыми жестами, грустным взглядом — кто он, откуда и куда движется, как относится к случившемуся с ним в этом городе? От литературного прототипа у него разве что отличный аппетит — и то, к еде явно больше, чем к дамам. Он хитрее и опытнее Осипа, раньше понимает, что от щедрого приема нужно быстрее сматываться. Но остается загадкой, призраком, гостем ниоткуда, точкой притяжения, к которой обращены чаяния низкие и высокие, бытовые и экзистенциальные, к кому возносят мольбы мертвые и живые.
Семья Городничего — это резкая, электрически заряженная жена (Алена Разживина), тоненькая красавица на шпильках, озабоченная успехом в его инстаграмном понимании; она накачивает, как коуч, неумеренными похвалами своего мужа на успех и карьерный рост, властно помыкает дочерью — здоровенной мрачной несчастной Машей — которую не защитила в детстве от грязных домогательств Луки Лукича и на которой силком хочет женить отнекивающегося Хлестакова. Маша — Марьяна Спивак, вчерашний подросток, отчаяние и ненависть ко взрослым сначала заставляют ее едва не насиловать Хлестакова, чтобы забрал, увез и спас ее, а когда и он разочарует — убить его, в прямом смысле — ножом. Эта смерть на сцене, когда Хлестаков валится на ковер и долго лежит на нем, а есть еще одна — за сценой, о которой мы узнаем от буднично сообщившего Городничего, что убит вместе со всей семьей безответный Бобчинский. То, что у Гоголя он помещик, не имевший отношения к злоупотреблениям в городе и силой общего страха втянутый в карусель абсурда, здесь неважно. Здесь он — проваливший миссию вручения взятки городской обыватель, заранее предчувствующий и свой провал, и страшный конец — Ярослав Медведев сыграл все стадии отношений маленького человека с необоримой смертоностной силой.
В спектакле, который сделан Дурненковым и Бутусовым, гоголевский «Ревизор» совершенно ни при чем. Вынуты пружины, движущие действие классической пьесы. Но других тоже нет — никто не боится никакого ревизора, управы на бесчинства нет и не подразумевается, любое взаимодействие с начальством — шанс на повышение. Поэтому собственно фабулы, развития действия нет; сначала это кажется бесконечной экспозицией, потом ясно, что в этом и смысл — в панораме застывшей русской жизни, где реалии прошлого мешаются с современными в одну общую беспросветную картину, в чередующихся монологах жалоб, страхов и хвастовства. «Моветоны» и «свиньи в ермолке» — дети по сравнению в теми, кто два века спустя пришел им на смену, и письмо Ивана Александровича Тряпичкину кажется безобидной и беззубой шалостью. В спектакле нет и того, кого Гоголь называл единственным положительным героем — смеха. До веселья ли, когда — и подробное перечисление причин уныния, еще и ворона эта дохлая, и лось.
Бежать из города Хлестаков и Осип не смогли потому, что все пути отхода запружены просителями. И это не купцы, не высеченная вдова. Это те, о ком читают, как у Соловецкого камня, фамилию и даты ареста и расстрела — живые и мертвые пришли в поисках заступника и справедливости, и их столько, что не протолкнуться. Вот тут дух Гоголя является, пусть и с другим произведением, и мертвые души взыскуют истинного ревизора.
Финал — густо заполненная актерами в черном сцена, бессловесные и безымянные, они усаживаются и трясутся в общем движении, под грохот музыки, словно летят по дороге или по воздуху, в машине или в бричке — Хлестакова или Чичикова, неважно. Важно, что эта тьма живого и мертвого народу никуда не денется и будет лететь прямо на нас, не столько пугая, сколько заставляя любоваться мощью и ритмом.
