Жадность дедушку сгубила
Константин Райкин в спектакле Роберта Стуруа
Стуруа опять в Москве. И опять в «Сатириконе». Несколько лет тому назад он поставил здесь трагедию «Гамлет» с Константином Райкиным в заглавной роли. Теперь комедию Гольдони с тем же Райкиным в роли старого и отвратительного скупердяя. Комедия называется «Синьор Тодеро - брюзга». Спектакль Стуруа - «Синьор Тодеро хозяин» (именно так - без тире, запятой или хотя бы точки). Брюзгой героя Райкина и впрямь не назовешь (уж очень неподходящее это слово для сыгранного худруком «Сатирикона» жутковатого существа, идеально вписавшегося бы в horror movie), но слово «хозяин» тут тоже мало что объясняет. Театральному сочинению Стуруа больше подошел бы заголовок философски-туманный. Что-нибудь вроде «Эрос и Танатос».
Сатириконовская премьера - образцово-показательный пример активной «интерпретационной» режиссуры. Роберт Стуруа - ее мэтр, зубр, аксакал. Дайте ему в руки сказку о Маше и трех медведях, он и там такие экзистенциальные глубины обнаружит, что сам Лев Николаевич Толстой голову бы сломал. Комедия Гольдони - это, конечно, не «Три медведя», но произведение, прямо скажем, тоже незамысловатое. С типичным, чтобы не написать «расхожим», сюжетом, и стандартным набором персонажей. Молодые хотят вступить в брак, а глава семьи чинит им всевозможные препятствия. В данном случае, правда, главой семьи является не отец (как обычно), а столетний дедушка, который, если прислонить его в темном месте к теплой стенке, может оказаться еще вполне о-го-го. Жертвой его тирании становится не дочка, а соответственно внучка, но сути дела это не меняет. Совместными усилиями домочадцы (в том числе и слуги) плетут контринтригу, которая с неизбежностью приводит сюжет к хэппи-энду. В общем, комедия себе и комедия - осуждающая самодурство, воспевающая любовь, потешающая зрителей. У Стуруа все не так.
В его спектакле не один, а два хозяина. Точнее, один - мнимый, а другой (другая) - настоящий. Первый, разумеется, сам синьор Тодеро. Пытаясь описать Райкина и его героя, начинаешь лихорадочно подбирать эпитеты - инфернальный, эксцентричный, гротескный. Смешной и страшный. Черт-Мафусаил, который то ли из табакерки выскочил, то ли из преисподней вылез. Черный провал вместо зубов, пакля вместо волос, красные контуры вместо глаз. Как и положено старикам из комедии дель арте, страдает многочисленными недугами. В том числе аллергией на цветы, контакт с которыми всякий раз заканчивается приступом уморительного чиха. Особенно не повезло Тодеро с телом. Оно живет самостоятельной жизнью, не слушает советов и приказаний, то и дело удивляет своего владельца. Он то не может передвигаться без клюки, то танцует зажигательный данс-макабр. Кульминацией взаимоотношений прижимистого старикана и одной из частей тела, а именно руки, становится сцена, в которой означенная конечность к вящему удивлению героя тянется к причинному месту и совершает там акт, недвусмысленно осужденный еще в Ветхом Завете. Играет Райкин блестяще, и в сугубо театральном смысле он действительно хозяин этой истории. В сюжетном - нет. Разве может быть хозяином в доме человек, не могущий стать хозяином собственного тела?
Настоящая хозяйка положения - Фортуната в исполнении Лики Нифонтовой. У Гольдони она что-то вроде свахи, героиня второго плана, совершенно функциональный персонаж. В спектакле - воплощение Эроса и его всепобеждающей силы. Эта жеманная дамочка буквально источает тонкий прельстительный яд. И все - от молодых юношей до зрелой мамаши героини (Мария Иванова) - как заколдованные тянутся к ней. Она, а вовсе не Тодеро, распоряжается судьбами героев. Подчиняясь ее воле, они влюбляются, женятся (причем обряд венчания тут - вопреки всем правилам - совершает сама Фортуната) и умирают. Это у Гольдони дело венчает всеобщий хэппи-энд, у Стуруа все заканчивается смертью Тодеро, повстречавшего пышнотелую femme-fatale. Для таких Кощеев Бессмертных, как он, любовь хуже яда. Правда, Эрос у Стуруа пострашнее инфернального старика-самодура. Его-то победить легко, а дамочку и побеждать не хочется.
В целом, ощущение от спектакля такое, словно Стуруа поставил не комедию задорного, «просветительски» внятного и поучительного Гольдони, а драму поэта-символиста начала прошлого века. Общей мистической (или псевдомистической) атмосфере способствуют декорации Георгия Алекси-Месхишвили (за интерьером обычной торговки маячит призрачная Венеция, город-морок, в котором всякое случиться может) и особенно музыка Гии Канчели - то томительная, то тревожная, а то и зловещая. И можно было бы со всей ответственностью написать, что это самый неожиданный Гольдони, которого мне довелось посмотреть на своем веку, если бы относительно недавно на Театральную олимпиаду к нам не приехал удивительный спектакль Луки Ронкони «Венецианские близнецы», тоже поставленный по комедии Гольдони и тоже совершенно антигольдониевский (кому-то показалось гоцциевский, мне - так маньеристский). Только сделано все у Ронкони было тоньше, изящнее, без подминающей под себя пьесу концепции. Мастерски же изготовленному спектаклю Стуруа не хватает того волшебного чуть-чуть, которое превращает премьеру любого выдающегося режиссера из события сезона в просто Событие.
