Интервью с Денисом Сухановым
«К десятому спектаклю сам себя не узнаю»
В этом году Денис Суханов, принципиально важный актер «Сатирикона», отметил свое 50-летие. С момента окончания Школы-студии МХАТ (курс Авангарда Леонтьева) и по настоящее время он не разменивался на антрепризы, работу в других театрах и почти не позволял себе съемок в кино, о котором (если настоящее) продолжает мечтать. Потому что в театре на нем буквально держится репертуар: он играет шекспировского Отелло, мольеровского Жеронта, Хрюкова в «Шутниках» Островского, Кармайкла в «Одноруком из Спокана» Макдонаха, Треплева и Тригорина в «Чайке» и другие роли.
–Денис, вас часто можно встретить в стенах Театральной школы Константина Райкина. Вы стали преподавать актерское мастерство?
– Нет, я не чувствую в себе права преподавать, для меня это слишком большая ответственность, – причем не на четыре года, а на всю жизнь. У меня нет сил на такое сращивание: слишком много энергии уходит на свою работу. Но здесь преподают мои товарищи, и мне очень интересно, что у них получается.
– Если бы от вас зависела реформа актерского образования, что бы вы поменяли, добавили, убрали или, наоборот, сохранили навсегда?
– Мне очень нравится такая новая дисциплина, как вербатим, и жаль, что во время моей учебы в Школе-студии МХАТ ее не было. Мне было бы очень интересно это попробовать – выискивать на улице «своих» людей, входить к ним в доверие, складывать из их рассказа цельную историю, не говоря уже о том, что в итоге надо сыграть этого человека. А вообще в театральной школе надо максимально уделять внимание танцу, пластике, голосу, освобождению своего речевого аппарата. Студенты играют свои учебные работы в маленьких аудиториях, а потом (дай Бог, если это случается) попадают на большую сцену перед тысячным залом. И ты должен быть физически готов к такой сцене, управлять своим голосом и телом, знать, как привести его в форму, если на сцене случится вывих или растяжение, справиться с ожогом или порезом (на сцене чего только не бывает), чтобы доиграть спектакль. В Школе-студии же мы занимались тем, как повторить удачу. Как закрепить эту планку хорошей игры, ниже которой нельзя опускаться. Разные наработки дают тебе подушку безопасности, чтобы удержаться выше «ватерлинии»... но и она может сдуться вместе со всеми твоими наработками. И только по тончайшим флюидам от партнера ты понимаешь, – что-то идет не так. Впрочем, и партнер может быть не прав, поэтому надо слушать только режиссера.
– Константин Райкин собрал в «Сатириконе» целую «коллекцию» выдающихся режиссеров. Что вы взяли от каждого из них?
– В первую очередь я взял от Райкина, уникального актера и режиссера, – просто по количеству работ, сделанных вместе. Я безумно благодарен ему, что он увидел во мне характерного артиста. Ну кто бы мне еще в 30 лет дал сыграть 80-летнюю старуху в «Королеве красоты»? От одного распределения ролей у меня в мозгу произошел взрыв. Кто бы еще так учил меня еврейскому акценту для роли отца в «Плутнях Скапена»? Я пришел на репетицию с двумя задумками, но, когда он предложил такой рисунок, я выбросил свои задумки в корзину и набросился на его предложение, как голодный пес на кость. А Шантеклер! Мы ходили в зоопарк, наблюдали за птицами, чтобы сыграть человеко-петуха, но он дал мне больше красок, чем любая птица. А главное, что каждая такая характерная роль спектаклю к десятому открывает мне какого-то нового меня – я себя таким прежде не знал. У Роберта Стуруа я сыграл совсем небольшую роль, но присутствовать на его разборах было необычайно интересно. Он очень подробно работал с нами молодыми, выстраивая психологический рисунок по микрону. И все время внушал – от вашей первой сцены зависит весь спектакль, пока мы не преисполнились важностью нашей миссии. Юрий Бутусов – отдельная, очень важная глава в моей «книге». Он нас всех изменил. Начиная с «Макбетта», когда мы долго и мучительно притирались друг к другу в загадочной, без «прямых» смыслов пьесе Ионеско, сочиняли массу этюдов, – и в этом вареве родился спектакль. Дальше было не проще: репетировали «Ревизора» – получился «Король Лир», репетировали «Три сестры» – получился «Отелло». Работая над «Тремя сестрам», он поменял название за неделю до отпуска. Мы даже хотели отменить отпуск, но в итоге весь август встречались в скайпе из разных стран и «разминали» спектакль, который выпустили потом довольно быстро. Сейчас он снова репетирует «Ревизора»...
– И кого вы играете?
– Не знаю, у Бутусова мы пробуемся на все роли. У него не может быть «не твоей» репетиции – даже если ты вышел покурить, пока проходят чужую сцену, ты опоздал навсегда.
– То есть, если заявлена работа с Бутусовым, вы перечитываете все роли?
– Я всегда читаю все вокруг нужной пьесы – другие произведения, о самом авторе, ЖЗЛ и так далее. Пьеса – это только одна комната, и мы в ней работаем, но из нее есть много выходов в другие комнаты. И там много маячков и подсказок. Домашняя работа актера очень нужна, хотя многие сейчас и выбрасывают этот этап из работы. И даже если режиссер предложит что-то совсем неожиданное, я свою копеечку в копилку положил, и банк все равно будет давать мне проценты.
– Как объяснить запас прочности бутусовской «Чайки»? Вы играете ее уже десять лет, крайне редко, но каждый раз – как взрыв бомбы? Что заложено в этот спектакль?
– Многое было заложено во время репетиций – зерно упало в благодатную почву. Знаю только, что приближение «Чайки» мы начинаем чувствовать задолго, за месяц... Я по своим коллегам вижу, как они, даже на других спектаклях, готовятся к встрече с Ней. Мы уже давно поняли: «Чайка» – не спектакль, это что-то другое. Мы стараемся весь день (а хорошо бы еще накануне) посвятить репетициям, иначе с Ней просто невозможно совладать. Но многие считают, что наша «Чайка» – глумление над классикой. Знаю пару известных режиссеров, которые в гневе ушли в антракте, после чего было непросто продолжать.
– Один из ваших последних персонажей – Хрюков из «Шутников» – настолько импозантен и обаятелен, что согласие его будущей невесты вовсе не выглядит жертвой.
– Он в преддверии очень важных перемен в себе самом, и это гораздо важнее, чем изобразить его окончательно сформировавшейся свиньей. В процессе работы мы пришли к образу наглеца, привыкшего распоряжаться людьми, но не чудовища, а человека, способного полюбить.
– Вы не раз говорили, что мечтаете сыграть князя Мышкина. Чтобы тоже пропустить через себя этот текст или чтобы создать принципиально новый образ?
– Да, в 50 уже поздно думать о Мышкине. А мечта эта связана с детством, когда у меня, живущего на Дальнем Востоке, была пластинка «Петербургские сновидения». Меня завораживало и это название, и даже имя автора – «Эф» «Эм» Достоевский. Я был очень тихим, закрытым ребенком – возможно, мне импонировала внутренняя сосредоточенность князя Мышкина. Но чтобы сыграть эту роль в театре, должно совпасть очень многое, – чтобы именно у нас хороший режиссер захотел бы ставить «Идиота»... но даже это не значит, что тебе дадут Мышкина. Еще я хотел сыграть Иудушку Головлева – и сыграл, но в кино, в фильме Александры Ерофеевой. С удовольствием вернулся бы к этому материалу в театре.
Фото: Ф. Будкин
