Григорий Сиятвинда: «Наша профессия – это очень хорошая психотерапия»
У Григория Сиятвинды – двойной юбилей: 26 апреля он празднует свое 55-летие, а также в 2025 году исполняется 30 лет, как актёр служит в «Сатириконе». Мы поговорили с юбиляром о его родном театре и худруке Константине Райкине, о возрасте и его принятии, о профессии как психотерапевтическом процессе, о работе вне стен «Сатирикона» и скорой премьере «Римские рогоносцы» с его участием.
– Во многих своих интервью вы говорите, что после того, как спустя два года бросили учебу в Тюменском индустриальном университете, на факультете технической кибернетики, мало верили в то, что сможете поступить в театральный ВУЗ. Но не попробовать не могли. Нужно было закрыть этот гештальт. Были ли в вашей жизни подобные знаковые гештальты, которые удавалось закрыть?
– Вряд ли я тогда употреблял слово «гештальт». Не знаю, но даже если они и были, то по уровню масштаба – это самый большой. Ведь это был выбор глобального пути: либо в эту сторону, либо в ту. Для меня гуманитарная сфера в принципе была абсолютно новой, незнакомой территорией. Поэтому, как вы говорите «гештальт»? Нет, это был гештальтище. А остальное ... Конечно, я практически каждый день на что-то решаюсь, но всё это уже в рамках выбранного пути.
– Недавно брала интервью у Игоря Гордина. Так он как раз доучился, получил диплом физика-ядерщика, но все-равно тоже выбрал другой путь. Интересно, это какая-то тенденция? Из физиков в лирики. Что это – слом сознания? Вы говорите гуманитарное направление, но творческие вузы не приравниваются даже к гуманитарным. Там свои законы.
– Я для себя это так называю, потому что всё равно гуманитарно-творческая сфера – это сфера каких-то очень тонких материй. Это территория, которая не поддается нормальным, человеческим формулам. Это то, что нельзя посчитать, нет даже объективной оценки. Все как бы соглашаются, что есть какое-то понимание и какая-то вроде бы объективность, но как разобраться, если кому-то что-то нравится, а другому – не нравится. Объяснить можно и одну, и другую точки зрения. И при этом обе будут одинаково убедительно звучать. Цифр нету в этой сфере. А у нас есть. Я говорю «у нас». Видите, я сразу стал физиком. Важно еще понимать, что я не выбирал этот путь из соображений, что именно я хочу – по какому пути хочу идти, а скорее, я отметал те пути, которые для меня закрылись – закрылось движение в этом направлении.
– Для вас профессия – это определенная психотерапия?
– Безусловно. Ты в себе постоянно разбираешься. Я вот иногда думаю, а что в нашей жизни самое интересное? А самое интересное — сама эта жизнь и есть.
– Ну, да это, как у Чехова, который пишет в письме Книппер: «Ты спрашиваешь: что такое жизнь? Это всё равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно».
– Жизнь – это жизнь, да. По крайней мере, в ней интересно разбираться, потому что это бесконечная загадка. Её невозможно до конца разгадать. Чем больше ты её разгадываешь, тем больше возникает вопросов.
– А с другой стороны, можно ли пародировать душу, не рискуя ее потерять в актерской профессии?
– Да, наверное, есть в этом какой-то риск – потерять что-то своё. Но тогда надо задаться другим вопросом: а есть ли особая ценность в том, чтобы сохранять исключительно своё, ограничивая себя от всего остального? Не становишься ли ты меньше уже от того, что ты постоянно сохраняешь свое? У меня нет однозначного ответа.
– Актер, по определению Стреллера, должен быть пустой трубкой, в которую свистит режиссер. Согласны?
– Да, абсолютно. В любом процессе театральной постановки есть, на мой взгляд, очень важный компонент – это застольный период. Сейчас, кстати, многие режиссеры его постепенно сокращают и ограничиваются прочтением пьесы вслух, а дальше актеры сразу «встают на ноги». Мне кажется, что как раз благодаря вот этому застольному периоду – разговорам о жизни, о ситуациях, которые происходят с героями в пьесе, о том, какие похожие ситуации были в жизни актеров и что они в этот момент переживали – и происходит наполнение. Из этого складывается некое содержание, которым ты наполняешь позднее ту конкретную форму, которую тебе предлагает режиссер.
– Римас Туминас говорил, что все персонажи, которых играют актеры – это люди. Они дышат. И они все будут сидеть в зрительном зале, когда вы будете играть очередную новую роль. Вы согласны? Это ведь тоже про наполнение.
– Не знаю, мне кажется, что Туминас имел в виду что-то другое. Ведь ты можешь играть всё, что угодно – любых персонажей, но зритель все равно увидит что-то свое – не то, что ты играешь. Это зависит от его собственного наполнения в момент просмотра спектакля: откуда он пришёл, с кем пришел в театр, о чём он думал перед этим. У него складывается абсолютно своя история, не имеющая никакого отношения к тому, что происходит с актером на сцене. И такая история у каждого зрителя своя – непохожая на соседа. Потому что это все связано только с внутренней работой каждого человека. И то, что актеры делают на сцене – по сути, зрителю достаётся только как форма. А наполняет он эту форму совсем не тем содержанием, которое вкладывают в нее актеры. Все это индивидуальные отношения зрителя с Богом, его персональная вертикаль.
– Я прочла на сайте театра речь Константина Аркадьевича Райкина, посвященную вашему 50-летнему юбилею. Масштаб впечатляет. Он называет вас сокровищем труппы и гордится тем, что имеет дело с беспрецедентным случаем идеального театрального творца. Тяжело соответствовать такому мнению худрука?
– Знаете, мне кажется, что на 50-летие других речей и не предполагается обычно. Иначе какой смысл? 50 лет всё-таки! Это не 55. На 55, скорее всего, я такого уже не услышу. 55 – несолидный юбилей.
– Сейчас в репертуаре «Сатирикона» у вас всего 2 спектакля из 17, которые случились за 30 лет вашего служения театру: «Плутни Скапена» по Мольеру в режиссуре Константина Райкина, где вы играете Арганта, и «Дон Жуан» того же Мольера, который поставил Егор Перегудов, а вы воплощаете на сцене роль Пьеро. Для ведущего артиста театра – корифея, вероятно, мало спектаклей. Но я заметила, что постановки в «Сатириконе» в принципе достаточно быстро уходят в архив. Почему?
– Почему? Простое объяснение. По мнению Константина Аркадьевича, для того чтобы спектакль оставался в хорошей форме, его нужно играть определенное количество раз в месяц. Нельзя играть всего один раз – желательно четыре. А премьерный спектакль должен идти пять-шесть раз в месяц. Но мы понимаем, что месяц не резиновый и должно быть определенное количество спектаклей в афише. Это чисто техническая вещь, которая отражается напрямую на качестве спектакля. Много театров, у которых по 30 названий в афише, и они идут по одному разу в месяц, а какие-то раз в полтора месяца. Но они разваливаются – это неизбежный процесс, который нельзя ничем скомпенсировать.
– А если у спектакля коммерческий успех?
– Безусловно, этот принцип, который формировался, не был основан на коммерческой целесообразности. Он, в первую очередь, возник для сохранения качества постановки. Вероятно, если хорошо продаются билеты, то можно и потянуть… Зритель пока сообразит, что спектакль разваливается, можно еще года три-четыре-пять продержаться.
– У вас есть любимые партнеры по сцене?
– Конечно! И самые любимые партнеры – из «Сатирикона». Объясню, почему. Я человек не то, чтобы не коммуникабельный, нет. У меня вроде всё хорошо с коммуникацией. Но я человек достаточно закрытый. И я, в общем-то, люблю новых людей – узнавать, знакомиться, но если нет сильной необходимости, то мне хватает тех, кого я уже знаю. Они для меня неисчерпаемый источник любопытства и интереса. И в театре, например, любой актер максимально комфортно себя чувствует и на репетициях, и на спектаклях, когда он свободен. А свободен он с близкими. Они тебя знают, ты их знаешь «от и до». Поэтому, конечно, это Граня Стеклова, Денис Суханов, Тема Осипов.
– В «Сатириконе» за последнее время появилось много молодых, талантливых актеров – выпускников Высшей школы сценических искусств Константина Райкина. Как складываются отношения между разными поколениями?
– Это нормальные, рабочие отношения. У нас вообще, как мне кажется, в этом смысле очень мирный театр. И все эти разговоры про театральную террариумность… У нас я никогда этого не замечал. Хотя, может быть, я наивен, может быть, я в розовых очках нахожусь. Но мне все-таки кажется, что у нас в театре есть какая-то чистота атмосферы.
– Константин Аркадьевич любит повторять, что театр – это дело молодых. И театру, в первую очередь, нужна энергия молодых. Вы ощущаете свой возраст? Вам комфортно сейчас в нем?
– Меня не напрягает возраст. Подозреваю, что опять же в силу того, о чем мы уже с вами говорили до этого: наша профессия – это очень хорошая психотерапия. У нас в «Сатириконе» был когда-то спектакль, который я очень любил – «Тополя и ветер». Должен сказать, что когда я прочитал пьесу, то категорически не принял ее. Я пытался что-то придумать, чтобы эта работа прошла мимо меня. Но на тот момент не было такой возможности. И слава Богу! Я нисколько не пожалел. Больше того – я был просто счастлив, потому что смог разобрался тогда с вопросом возраста раз и навсегда. Пьеса французского драматурга Жеральда Сиблейраса рассказывает о трёх ветеранах Первой мировой войны, доживающих свои дни в богадельне. Герои не любят вспоминать прошлое и иногда ведут себя так, словно его не существует. Благодаря этому спектаклю, я понял, что надо делать, когда вопрос возраста станет для меня актуальным. И вот сейчас он постепенно подбирается. А мне спокойно, потому что я там уже был. Мне не страшно.
– «Сатирикон» – это Дом?
– Очень работящий дом, без розовых соплей. Ты работаешь. Пока работаешь – ты нужен.
– Вы много работаете вне сцены «Сатирикона». Была какая-то потребность в определённый отрезок времени попробовать себя на другой театральной территории? Неужели стало тесно?
– Я не уверен, что первопричина была в том, что мне стало тесно и я начал искать что-то на стороне. Я думаю, что всё было проще. Возникло свободное время, а, может быть, даже скорее какая-то финансовая необходимость, мне что-то предложили, а я как-то так подрулил свою работу в театре, чтобы появилась возможность согласиться. Все естественным путём складывалось, поэтому я бы не драматизировал и не мотивировал свое решение внутренними метаниями.
– Какие у вас сейчас работы на территории театра вне «Сатирикона»?
– Есть спектакль во МХАТе им. Горького «Лес» режиссера Виктора Крамера. Сейчас перерыв у него из-за ремонта в театре. Есть спектакль в театре Надежды Бабкиной «Бедность — не порок» по Островскому Павла Сафонова. Есть «Трактирщица» Карло Гольдони Виктора Шамирова. Это уже вторая редакция, спектакль очень давний. Еще есть спектакль «Когда ангелы шутят». Последние два идут в Театриуме на Серпуховке. А еще спектакль Владимира Мирзоева «Загадочные вариации», который мы играем с Гошей Куценко и Ольгой Ломоносовой. И несколько пьес на рассмотрении на сегодняшний день.
– Вы сейчас в процессе репетиций. 14 мая должна состояться премьера спектакля «Римские рогоносцы», где у вас одна из главных ролей. Это страшно смешная комедия положений, если верить анонсу. Режиссер – Альберт Хасиев, который знаком театральной публике по постановкам в Театре сатиры. Почему согласились участвовать?
– Я давно работаю в антрепризе. И она иногда бывает антрепризой, а иногда она бывает похожа на просто театр. Потому что, если хорошая антреприза, то она ничем не отличается от театра.
– Странно, мне кажется, что времена, когда антреприза ассоциировалась с какой-то халтурой, давно прошли. Сейчас антрепризные проекты часто превосходят по художественному уровню спектакли репертуарного театра. Антреприза – это просто форма финансового и производственного взаимодействия.
– Часто у антрепризы главный критерий – это коммерческий успех. Мне кажется, что если это так, то значит, она немножко подстраивается под массового зрителя. Раз она подстраивается под массового зрителя, значит она опускается в творческого смысле. Ну, так бывает. В этом есть опасность. Вы считаете, что это не так?
– Нет, я так не считаю. И я против определения «массовый зритель». А есть еще элитарный зритель? А он какой? Какие критерии? Тот, кто не любит легкие, необременительные комедии? Я считаю, что надо думать о любом зрителе, и что каждый спектакль обязательно находит свою целевую аудиторию. Помните, как у Островского в «Бесприданнице»: «Тетенька, у всякого свой вкус: один любит арбуз, а другой – свиной хрящик». Почему надо подстраиваться исключительно под тех, кто любит арбуз?
– Да, наверное. Возможно, вы и правы. В этом смысле я понимаю сейчас, о чем вы говорите. Просто нужно из огромной массы людей, которых в Москве несколько десятков миллионов, найти людей, которым понравится именно наш спектакль. Я ещё не готов ответить, как я к этому явлению отношусь: хорошо это или плохо.
– Так почему все-таки согласились участвовать?
– Я обычно читаю материал, который мне присылают, просто как историю. Мне показалось, что это очень смешная история. Я много смеялся. Она смешная и при этом нереально абсурдная. Это меня и зацепило. Сейчас репетиции в самом разгаре. Сложно прогнозировать результат. Одно скажу точно: форма намечается острой.
– Мне кажется, что с острой формой вам привычно работать, разве нет? «Сатирикон» всегда был зрелищным театром, театром открытого темперамента, театром бурных эмоций.
– Да, но здесь, безусловно, вопрос еще и в выборе материала. Можно взять пьесу Мольера, которого очень любит Константин Аркадьевич, и поставить его в острой форме. Да и пьеса может быть написана «левой ногой», по выражению Райкина, но там, как ни крути, будет глубина… У нас в театре шел, кстати, спектакль «Смешные деньги» по Рэю Куни, который считается королем комедий положений. Ставил Райкин. И я помню, что мы немножко упирались в дно этой пьесы. И для того, чтобы эту глубину создать, мы хитрили, придумывали что-то, чтобы дать материалу дополнительное пространство. Надеюсь, и с «Римскими Рогоносцами» будет также. Глубину создадим. Да и кто знает: может быть через 200 лет «Римские Рогоносцы» будут величайшей пьесой.
– Вы были знакомы до этого с участниками творческой команды? Очевидно, что с Михаилом Башкатовым вы довольно долго снимались в культовом сериале «Кухня», а потом в «Отеле Элеон». А с остальными? Вообще команда любого проекта, в котором вы соглашаетесь участвовать, какое для вас значения имеет?
– Большое значение! Всегда и везде! Сейчас эта команда только складывается. Мы в процессе. Мы не знакомы лет по 20, как с артистами «Сатирикона», о чем я говорил ранее, и увидели друг друга первый раз только на читке. С Мишей мы знакомы, но сейчас это абсолютно другой формат, на театральной территории мы не разу не пересекались. Да и сериалы снимались достаточно давно, и мы, если честно, мало сталкивались в кадре. А вот с Мариной Маняхиной – актрисой Театра сатиры – мы относительно недавно играли вместе в спектакле «Медный всадник» – совместном проекте Щукинского училища и Академии русского балета им. Вагановой.
– Анонс премьеры гласит: спектакль «Римские рогоносцы» станет для Сергея Гореликова – известного комика и резидента Камеди клаб – театральным дебютом. Так и хочется спросить: даете мастер-классы по актерскому мастерству на репетициях?
– У меня своя роль, и мне хватает работы, если честно. Мне не до этого. Единственное, что я могу сказать, что отношусь к его работе с большим уважением. Он понимает, что это совершенно новая для него территория, но делает колоссальные успехи. Работает, пашет больше всех нас.
– Традиционный вопрос. Есть ли роль, которую вы бы хотели сыграть?
– Нет. Попытаюсь объяснить почему. Есть, наверное, в каждом актёре какой-то внутренний режиссёр. Вот во мне он когда-то умер или и не рождался никогда. У меня его нет. Я понял, что роль становится хорошей, ну, или желанной только при определенных обстоятельствах. Во-первых, нужен тот самый режиссёр, с которым ты над ролью работаешь, и нужен ансамбль, с которым ты этот спектакль создаешь. Сама по себе роль без этих вот составляющих для меня ничего не значит. Возьмем «Гамлета» – самое банальное, что приходит в голову. Имеет ли значение для меня Гамлет, если я играю его в спектакле у какого-то бестолкового режиссера? Нет. Какая мне радость от того, что я играю Гамлета? Никакой.
– Расскажите о кино. Какие здесь у вас новости?
– Сейчас будет 10-й сезон «Балабола», даст Бог, если так случится. И сейчас не так много кино в моей жизни. Не то, чтобы это сознательно происходит, просто так поворачивается планета.
– Я очень редко смотрю сериалы и не потому, что как-то недооцениваю этот жанр. Просто не хватает времени. Вы много снимались. Что посоветуете посмотреть с вашим участием, чтобы мне, как человеку, который видел ваши работы в театре, получить представления о вас как об актере, который работает в сериалах и кино?
– Я назову «Параграф 78». При всех плюсах, минусах и тонкостях, о которых надо отдельно разговаривать, я считаю, что это мой удачный кинопроект. Также я бы посоветовал посмотреть детективный драматический сериал «Откровение» с Кириллом Пироговым в главной роли и моим скромным участием. Еще совсем недавно, на юбилее у Надежды Бабкиной мы встретились с Сергеем Никоненко и вспомнили, что у нас было прекрасное совместное кино – «Невозможно зеленые глаза». Это фантастика. В главной роли – Женя Стычкин. Была у меня неплохая история – фильм «Не валяй, дурака» с Михаилом Евдокимовым. Это моё первое кино, первое знакомство с камерой.
Забавно вспоминать свои ощущения. Тем более, что там была смешная история. Я первый год работал в «Сатириконе». А меня позвали сниматься. Я понимаю, что любой прокол – и меня сразу уволят из театра. Я не хотел, чтобы меня уволили, а на съёмки-то надо. Не буду раскрывать всех подробностей, но там была история из авантюрного романа.
– Мой традиционный вопрос, который я задаю всем в конце интервью. Как Вы считаете, какое самое главное качество режиссёра?
– В достаточно юном возрасте я встретился с режиссёром Робертом Стуруа. Он пришел ставить к нам в «Сатирикон» «Гамлета». Было потрясающе интересно работать с ним, наблюдать за ним. Потом я попал к нему в проект «Ромео и Джульетта», в котором участвовал самый топ театральных и киноактеров на тот момент. Ромео и Джульетту играли Юра Колокольников и Наташа Швец. Дмитрий Дюжев играл Тибальта. Мне досталась роль священника Лоренцо. Граня Стеклова играла Кормилицу.
И вот, поработав со Стуруа два раза, я подумал: «Господи, какой классный режиссер!» Знаете, почему? Он как-то потрясающе относится к каждому актёру, который у него занят. Он так с тобой работает, что ты не чувствуешь вот эту пресловутую иерархию. Ты не ощущаешь дискомфорта от того, что он знает больше тебя. Ты просто идёшь за ним, доверяешь ему и чувствуешь себя равноценной с ним творческой единицей.
– Режиссер, который растворяется в актёре?
– Наверное, это так называется. Мне недостаточно такой лаконичной формулировки. Поэтому пытаюсь как-то развить мысль. Но в общем да, вероятно, так: оставаясь руководителем в процессе, он мог, действительно, полностью раствориться в актёре. Главное все-таки правильно это понять. Сейчас осознаю, что такое отношение трудно описать, засунуть в точную формулировку. Иногда кажется, что чем дальше, тем меньше хочется давать интервью, потому что ты понимаешь, что не можешь какие-то вещи объяснить.
– А мне показалось, что мы прекрасно поговорили…
– Нет-нет, это на самом деле относится же не к нашему конкретному разговору. Может быть, наш разговор – один из самых блестящих был за всю мою жизнь. Я просто говорю про то, что в принципе очень трудно что-то выразить бывает словами. Мысль изреченная – это всегда ложь, к сожалению. Потому что мысль до изречения – гораздо многограннее, глубже и интереснее.
Оригинал.
Издательство: Театрал on-line
Автор: Светлана Бердичевская
25.04.2025
– Во многих своих интервью вы говорите, что после того, как спустя два года бросили учебу в Тюменском индустриальном университете, на факультете технической кибернетики, мало верили в то, что сможете поступить в театральный ВУЗ. Но не попробовать не могли. Нужно было закрыть этот гештальт. Были ли в вашей жизни подобные знаковые гештальты, которые удавалось закрыть?
– Вряд ли я тогда употреблял слово «гештальт». Не знаю, но даже если они и были, то по уровню масштаба – это самый большой. Ведь это был выбор глобального пути: либо в эту сторону, либо в ту. Для меня гуманитарная сфера в принципе была абсолютно новой, незнакомой территорией. Поэтому, как вы говорите «гештальт»? Нет, это был гештальтище. А остальное ... Конечно, я практически каждый день на что-то решаюсь, но всё это уже в рамках выбранного пути.
– Недавно брала интервью у Игоря Гордина. Так он как раз доучился, получил диплом физика-ядерщика, но все-равно тоже выбрал другой путь. Интересно, это какая-то тенденция? Из физиков в лирики. Что это – слом сознания? Вы говорите гуманитарное направление, но творческие вузы не приравниваются даже к гуманитарным. Там свои законы.
– Я для себя это так называю, потому что всё равно гуманитарно-творческая сфера – это сфера каких-то очень тонких материй. Это территория, которая не поддается нормальным, человеческим формулам. Это то, что нельзя посчитать, нет даже объективной оценки. Все как бы соглашаются, что есть какое-то понимание и какая-то вроде бы объективность, но как разобраться, если кому-то что-то нравится, а другому – не нравится. Объяснить можно и одну, и другую точки зрения. И при этом обе будут одинаково убедительно звучать. Цифр нету в этой сфере. А у нас есть. Я говорю «у нас». Видите, я сразу стал физиком. Важно еще понимать, что я не выбирал этот путь из соображений, что именно я хочу – по какому пути хочу идти, а скорее, я отметал те пути, которые для меня закрылись – закрылось движение в этом направлении.
– Для вас профессия – это определенная психотерапия?
– Безусловно. Ты в себе постоянно разбираешься. Я вот иногда думаю, а что в нашей жизни самое интересное? А самое интересное — сама эта жизнь и есть.
– Ну, да это, как у Чехова, который пишет в письме Книппер: «Ты спрашиваешь: что такое жизнь? Это всё равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно».
– Жизнь – это жизнь, да. По крайней мере, в ней интересно разбираться, потому что это бесконечная загадка. Её невозможно до конца разгадать. Чем больше ты её разгадываешь, тем больше возникает вопросов.
– А с другой стороны, можно ли пародировать душу, не рискуя ее потерять в актерской профессии?
– Да, наверное, есть в этом какой-то риск – потерять что-то своё. Но тогда надо задаться другим вопросом: а есть ли особая ценность в том, чтобы сохранять исключительно своё, ограничивая себя от всего остального? Не становишься ли ты меньше уже от того, что ты постоянно сохраняешь свое? У меня нет однозначного ответа.
– Актер, по определению Стреллера, должен быть пустой трубкой, в которую свистит режиссер. Согласны?
– Да, абсолютно. В любом процессе театральной постановки есть, на мой взгляд, очень важный компонент – это застольный период. Сейчас, кстати, многие режиссеры его постепенно сокращают и ограничиваются прочтением пьесы вслух, а дальше актеры сразу «встают на ноги». Мне кажется, что как раз благодаря вот этому застольному периоду – разговорам о жизни, о ситуациях, которые происходят с героями в пьесе, о том, какие похожие ситуации были в жизни актеров и что они в этот момент переживали – и происходит наполнение. Из этого складывается некое содержание, которым ты наполняешь позднее ту конкретную форму, которую тебе предлагает режиссер.
– Римас Туминас говорил, что все персонажи, которых играют актеры – это люди. Они дышат. И они все будут сидеть в зрительном зале, когда вы будете играть очередную новую роль. Вы согласны? Это ведь тоже про наполнение.
– Не знаю, мне кажется, что Туминас имел в виду что-то другое. Ведь ты можешь играть всё, что угодно – любых персонажей, но зритель все равно увидит что-то свое – не то, что ты играешь. Это зависит от его собственного наполнения в момент просмотра спектакля: откуда он пришёл, с кем пришел в театр, о чём он думал перед этим. У него складывается абсолютно своя история, не имеющая никакого отношения к тому, что происходит с актером на сцене. И такая история у каждого зрителя своя – непохожая на соседа. Потому что это все связано только с внутренней работой каждого человека. И то, что актеры делают на сцене – по сути, зрителю достаётся только как форма. А наполняет он эту форму совсем не тем содержанием, которое вкладывают в нее актеры. Все это индивидуальные отношения зрителя с Богом, его персональная вертикаль.
– Я прочла на сайте театра речь Константина Аркадьевича Райкина, посвященную вашему 50-летнему юбилею. Масштаб впечатляет. Он называет вас сокровищем труппы и гордится тем, что имеет дело с беспрецедентным случаем идеального театрального творца. Тяжело соответствовать такому мнению худрука?
– Знаете, мне кажется, что на 50-летие других речей и не предполагается обычно. Иначе какой смысл? 50 лет всё-таки! Это не 55. На 55, скорее всего, я такого уже не услышу. 55 – несолидный юбилей.
– Сейчас в репертуаре «Сатирикона» у вас всего 2 спектакля из 17, которые случились за 30 лет вашего служения театру: «Плутни Скапена» по Мольеру в режиссуре Константина Райкина, где вы играете Арганта, и «Дон Жуан» того же Мольера, который поставил Егор Перегудов, а вы воплощаете на сцене роль Пьеро. Для ведущего артиста театра – корифея, вероятно, мало спектаклей. Но я заметила, что постановки в «Сатириконе» в принципе достаточно быстро уходят в архив. Почему?
– Почему? Простое объяснение. По мнению Константина Аркадьевича, для того чтобы спектакль оставался в хорошей форме, его нужно играть определенное количество раз в месяц. Нельзя играть всего один раз – желательно четыре. А премьерный спектакль должен идти пять-шесть раз в месяц. Но мы понимаем, что месяц не резиновый и должно быть определенное количество спектаклей в афише. Это чисто техническая вещь, которая отражается напрямую на качестве спектакля. Много театров, у которых по 30 названий в афише, и они идут по одному разу в месяц, а какие-то раз в полтора месяца. Но они разваливаются – это неизбежный процесс, который нельзя ничем скомпенсировать.
– А если у спектакля коммерческий успех?
– Безусловно, этот принцип, который формировался, не был основан на коммерческой целесообразности. Он, в первую очередь, возник для сохранения качества постановки. Вероятно, если хорошо продаются билеты, то можно и потянуть… Зритель пока сообразит, что спектакль разваливается, можно еще года три-четыре-пять продержаться.
– У вас есть любимые партнеры по сцене?
– Конечно! И самые любимые партнеры – из «Сатирикона». Объясню, почему. Я человек не то, чтобы не коммуникабельный, нет. У меня вроде всё хорошо с коммуникацией. Но я человек достаточно закрытый. И я, в общем-то, люблю новых людей – узнавать, знакомиться, но если нет сильной необходимости, то мне хватает тех, кого я уже знаю. Они для меня неисчерпаемый источник любопытства и интереса. И в театре, например, любой актер максимально комфортно себя чувствует и на репетициях, и на спектаклях, когда он свободен. А свободен он с близкими. Они тебя знают, ты их знаешь «от и до». Поэтому, конечно, это Граня Стеклова, Денис Суханов, Тема Осипов.
– В «Сатириконе» за последнее время появилось много молодых, талантливых актеров – выпускников Высшей школы сценических искусств Константина Райкина. Как складываются отношения между разными поколениями?
– Это нормальные, рабочие отношения. У нас вообще, как мне кажется, в этом смысле очень мирный театр. И все эти разговоры про театральную террариумность… У нас я никогда этого не замечал. Хотя, может быть, я наивен, может быть, я в розовых очках нахожусь. Но мне все-таки кажется, что у нас в театре есть какая-то чистота атмосферы.
– Константин Аркадьевич любит повторять, что театр – это дело молодых. И театру, в первую очередь, нужна энергия молодых. Вы ощущаете свой возраст? Вам комфортно сейчас в нем?
– Меня не напрягает возраст. Подозреваю, что опять же в силу того, о чем мы уже с вами говорили до этого: наша профессия – это очень хорошая психотерапия. У нас в «Сатириконе» был когда-то спектакль, который я очень любил – «Тополя и ветер». Должен сказать, что когда я прочитал пьесу, то категорически не принял ее. Я пытался что-то придумать, чтобы эта работа прошла мимо меня. Но на тот момент не было такой возможности. И слава Богу! Я нисколько не пожалел. Больше того – я был просто счастлив, потому что смог разобрался тогда с вопросом возраста раз и навсегда. Пьеса французского драматурга Жеральда Сиблейраса рассказывает о трёх ветеранах Первой мировой войны, доживающих свои дни в богадельне. Герои не любят вспоминать прошлое и иногда ведут себя так, словно его не существует. Благодаря этому спектаклю, я понял, что надо делать, когда вопрос возраста станет для меня актуальным. И вот сейчас он постепенно подбирается. А мне спокойно, потому что я там уже был. Мне не страшно.
– «Сатирикон» – это Дом?
– Очень работящий дом, без розовых соплей. Ты работаешь. Пока работаешь – ты нужен.
– Вы много работаете вне сцены «Сатирикона». Была какая-то потребность в определённый отрезок времени попробовать себя на другой театральной территории? Неужели стало тесно?
– Я не уверен, что первопричина была в том, что мне стало тесно и я начал искать что-то на стороне. Я думаю, что всё было проще. Возникло свободное время, а, может быть, даже скорее какая-то финансовая необходимость, мне что-то предложили, а я как-то так подрулил свою работу в театре, чтобы появилась возможность согласиться. Все естественным путём складывалось, поэтому я бы не драматизировал и не мотивировал свое решение внутренними метаниями.
– Какие у вас сейчас работы на территории театра вне «Сатирикона»?
– Есть спектакль во МХАТе им. Горького «Лес» режиссера Виктора Крамера. Сейчас перерыв у него из-за ремонта в театре. Есть спектакль в театре Надежды Бабкиной «Бедность — не порок» по Островскому Павла Сафонова. Есть «Трактирщица» Карло Гольдони Виктора Шамирова. Это уже вторая редакция, спектакль очень давний. Еще есть спектакль «Когда ангелы шутят». Последние два идут в Театриуме на Серпуховке. А еще спектакль Владимира Мирзоева «Загадочные вариации», который мы играем с Гошей Куценко и Ольгой Ломоносовой. И несколько пьес на рассмотрении на сегодняшний день.
– Вы сейчас в процессе репетиций. 14 мая должна состояться премьера спектакля «Римские рогоносцы», где у вас одна из главных ролей. Это страшно смешная комедия положений, если верить анонсу. Режиссер – Альберт Хасиев, который знаком театральной публике по постановкам в Театре сатиры. Почему согласились участвовать?
– Я давно работаю в антрепризе. И она иногда бывает антрепризой, а иногда она бывает похожа на просто театр. Потому что, если хорошая антреприза, то она ничем не отличается от театра.
– Странно, мне кажется, что времена, когда антреприза ассоциировалась с какой-то халтурой, давно прошли. Сейчас антрепризные проекты часто превосходят по художественному уровню спектакли репертуарного театра. Антреприза – это просто форма финансового и производственного взаимодействия.
– Часто у антрепризы главный критерий – это коммерческий успех. Мне кажется, что если это так, то значит, она немножко подстраивается под массового зрителя. Раз она подстраивается под массового зрителя, значит она опускается в творческого смысле. Ну, так бывает. В этом есть опасность. Вы считаете, что это не так?
– Нет, я так не считаю. И я против определения «массовый зритель». А есть еще элитарный зритель? А он какой? Какие критерии? Тот, кто не любит легкие, необременительные комедии? Я считаю, что надо думать о любом зрителе, и что каждый спектакль обязательно находит свою целевую аудиторию. Помните, как у Островского в «Бесприданнице»: «Тетенька, у всякого свой вкус: один любит арбуз, а другой – свиной хрящик». Почему надо подстраиваться исключительно под тех, кто любит арбуз?
– Да, наверное. Возможно, вы и правы. В этом смысле я понимаю сейчас, о чем вы говорите. Просто нужно из огромной массы людей, которых в Москве несколько десятков миллионов, найти людей, которым понравится именно наш спектакль. Я ещё не готов ответить, как я к этому явлению отношусь: хорошо это или плохо.
– Так почему все-таки согласились участвовать?
– Я обычно читаю материал, который мне присылают, просто как историю. Мне показалось, что это очень смешная история. Я много смеялся. Она смешная и при этом нереально абсурдная. Это меня и зацепило. Сейчас репетиции в самом разгаре. Сложно прогнозировать результат. Одно скажу точно: форма намечается острой.
– Мне кажется, что с острой формой вам привычно работать, разве нет? «Сатирикон» всегда был зрелищным театром, театром открытого темперамента, театром бурных эмоций.
– Да, но здесь, безусловно, вопрос еще и в выборе материала. Можно взять пьесу Мольера, которого очень любит Константин Аркадьевич, и поставить его в острой форме. Да и пьеса может быть написана «левой ногой», по выражению Райкина, но там, как ни крути, будет глубина… У нас в театре шел, кстати, спектакль «Смешные деньги» по Рэю Куни, который считается королем комедий положений. Ставил Райкин. И я помню, что мы немножко упирались в дно этой пьесы. И для того, чтобы эту глубину создать, мы хитрили, придумывали что-то, чтобы дать материалу дополнительное пространство. Надеюсь, и с «Римскими Рогоносцами» будет также. Глубину создадим. Да и кто знает: может быть через 200 лет «Римские Рогоносцы» будут величайшей пьесой.
– Вы были знакомы до этого с участниками творческой команды? Очевидно, что с Михаилом Башкатовым вы довольно долго снимались в культовом сериале «Кухня», а потом в «Отеле Элеон». А с остальными? Вообще команда любого проекта, в котором вы соглашаетесь участвовать, какое для вас значения имеет?
– Большое значение! Всегда и везде! Сейчас эта команда только складывается. Мы в процессе. Мы не знакомы лет по 20, как с артистами «Сатирикона», о чем я говорил ранее, и увидели друг друга первый раз только на читке. С Мишей мы знакомы, но сейчас это абсолютно другой формат, на театральной территории мы не разу не пересекались. Да и сериалы снимались достаточно давно, и мы, если честно, мало сталкивались в кадре. А вот с Мариной Маняхиной – актрисой Театра сатиры – мы относительно недавно играли вместе в спектакле «Медный всадник» – совместном проекте Щукинского училища и Академии русского балета им. Вагановой.
– Анонс премьеры гласит: спектакль «Римские рогоносцы» станет для Сергея Гореликова – известного комика и резидента Камеди клаб – театральным дебютом. Так и хочется спросить: даете мастер-классы по актерскому мастерству на репетициях?
– У меня своя роль, и мне хватает работы, если честно. Мне не до этого. Единственное, что я могу сказать, что отношусь к его работе с большим уважением. Он понимает, что это совершенно новая для него территория, но делает колоссальные успехи. Работает, пашет больше всех нас.
– Традиционный вопрос. Есть ли роль, которую вы бы хотели сыграть?
– Нет. Попытаюсь объяснить почему. Есть, наверное, в каждом актёре какой-то внутренний режиссёр. Вот во мне он когда-то умер или и не рождался никогда. У меня его нет. Я понял, что роль становится хорошей, ну, или желанной только при определенных обстоятельствах. Во-первых, нужен тот самый режиссёр, с которым ты над ролью работаешь, и нужен ансамбль, с которым ты этот спектакль создаешь. Сама по себе роль без этих вот составляющих для меня ничего не значит. Возьмем «Гамлета» – самое банальное, что приходит в голову. Имеет ли значение для меня Гамлет, если я играю его в спектакле у какого-то бестолкового режиссера? Нет. Какая мне радость от того, что я играю Гамлета? Никакой.
– Расскажите о кино. Какие здесь у вас новости?
– Сейчас будет 10-й сезон «Балабола», даст Бог, если так случится. И сейчас не так много кино в моей жизни. Не то, чтобы это сознательно происходит, просто так поворачивается планета.
– Я очень редко смотрю сериалы и не потому, что как-то недооцениваю этот жанр. Просто не хватает времени. Вы много снимались. Что посоветуете посмотреть с вашим участием, чтобы мне, как человеку, который видел ваши работы в театре, получить представления о вас как об актере, который работает в сериалах и кино?
– Я назову «Параграф 78». При всех плюсах, минусах и тонкостях, о которых надо отдельно разговаривать, я считаю, что это мой удачный кинопроект. Также я бы посоветовал посмотреть детективный драматический сериал «Откровение» с Кириллом Пироговым в главной роли и моим скромным участием. Еще совсем недавно, на юбилее у Надежды Бабкиной мы встретились с Сергеем Никоненко и вспомнили, что у нас было прекрасное совместное кино – «Невозможно зеленые глаза». Это фантастика. В главной роли – Женя Стычкин. Была у меня неплохая история – фильм «Не валяй, дурака» с Михаилом Евдокимовым. Это моё первое кино, первое знакомство с камерой.
Забавно вспоминать свои ощущения. Тем более, что там была смешная история. Я первый год работал в «Сатириконе». А меня позвали сниматься. Я понимаю, что любой прокол – и меня сразу уволят из театра. Я не хотел, чтобы меня уволили, а на съёмки-то надо. Не буду раскрывать всех подробностей, но там была история из авантюрного романа.
– Мой традиционный вопрос, который я задаю всем в конце интервью. Как Вы считаете, какое самое главное качество режиссёра?
– В достаточно юном возрасте я встретился с режиссёром Робертом Стуруа. Он пришел ставить к нам в «Сатирикон» «Гамлета». Было потрясающе интересно работать с ним, наблюдать за ним. Потом я попал к нему в проект «Ромео и Джульетта», в котором участвовал самый топ театральных и киноактеров на тот момент. Ромео и Джульетту играли Юра Колокольников и Наташа Швец. Дмитрий Дюжев играл Тибальта. Мне досталась роль священника Лоренцо. Граня Стеклова играла Кормилицу.
И вот, поработав со Стуруа два раза, я подумал: «Господи, какой классный режиссер!» Знаете, почему? Он как-то потрясающе относится к каждому актёру, который у него занят. Он так с тобой работает, что ты не чувствуешь вот эту пресловутую иерархию. Ты не ощущаешь дискомфорта от того, что он знает больше тебя. Ты просто идёшь за ним, доверяешь ему и чувствуешь себя равноценной с ним творческой единицей.
– Режиссер, который растворяется в актёре?
– Наверное, это так называется. Мне недостаточно такой лаконичной формулировки. Поэтому пытаюсь как-то развить мысль. Но в общем да, вероятно, так: оставаясь руководителем в процессе, он мог, действительно, полностью раствориться в актёре. Главное все-таки правильно это понять. Сейчас осознаю, что такое отношение трудно описать, засунуть в точную формулировку. Иногда кажется, что чем дальше, тем меньше хочется давать интервью, потому что ты понимаешь, что не можешь какие-то вещи объяснить.
– А мне показалось, что мы прекрасно поговорили…
– Нет-нет, это на самом деле относится же не к нашему конкретному разговору. Может быть, наш разговор – один из самых блестящих был за всю мою жизнь. Я просто говорю про то, что в принципе очень трудно что-то выразить бывает словами. Мысль изреченная – это всегда ложь, к сожалению. Потому что мысль до изречения – гораздо многограннее, глубже и интереснее.
Оригинал.
