Театральная Афиша - февраль 2016

                                                                                     

Интервью: Ольга Фукс

Скороходов, главный герой спектакля «Человек из рестора­на», говорит мало и косноязычно и умудряется сказать глав­ное. Служит лакеем - и будит в себе и других чувство собствен­ного достоинства. Верит в Бога - и убеждается в силе своей ве­ры, приходя к Богу как будто окольными путями. Воспитывает детей, исходя из норм и догм, в которые сам до поры верит, - и принимает, разделяет их исковерканные судьбы, не вписав­шиеся ни в какие догмы. Теряет много - и многое обретает. Константин Райкин играет Скороходова - маленького человека в обезумевшем мире, так похожем на наш. И доказывает, что человеком остаться в нем можно. Не взять чужого, не пре­дать себя и детей, оказаться свидетелем мерзости, но никог­да не стать ее участником. Не больше, но и не меньше

Играя Скороходова без актерских эффектов, без победи­тельного лицедейства (даже колоритное лакейское косноязы­чие «присвоено», а не подчеркнуто), Райкин, щукинец по актер­скому происхождению и виртуоз яркой и острой игры, точно отправляется туда, где, по словам Пастернака, «кончается искусство и дышат почва и судьба».

- Константин Аркадьевич, ка­кая работа Егора Перегудова вызва­ла у вас желание поработать с ним?

- Это имя я услышал от Марины Зайонц, обладавшей серьезным ню­хом на таланты. Сначала я увидел его «Горячее сердце» в «Современнике», который до обидного мало прикасал­ся к Островскому. Отправился на спектакль с любопытством, но без особых надежд - и вдруг увидел пре­красную работу. Затем я увидел его «Время женщин» по повести Елены Чижовой, и оба эти спектакля, а так­же сцены из интересного дипломного спектакля «Шутники» на курсе Сер­гея Женовача, над которым Егор тоже работал, подтолкнули меня к встрече. Егор оказался образованным, интел­лигентным человеком, к тому же ув­леченным Островским, которого я и хотел ему предложить. Ведь сыграв Островского однажды, начинаешь хо­теть снова: такие подарки Островский делает актерам. Я как раз хотел предложить ему «Шутников», при­смотрев для себя роль Оброшенова или Хрюкова (маленькая, на две сце­ны, но очень эффектная роль). К тому же мне как актеру хотелось порабо­тать с новым режиссером. Важно не то, чтобы все время их менять, но все- таки не зацикливаться на ком-то од­ном: каким бы хорошим режиссер ни был, как бы вы ни понимали друг дру­га с полуслова, какой бы птичий язык между вами ни выработался - рано или поздно начнет прослеживаться ограниченный набор приемов. Надо иногда менять обстоятельства рабо­ты, повышать для себя уровень слож­ности, ведь новому человеку может не нравиться все то, что ты хорошо уме­ешь, и ему захочется открыть тебя за­ново.

В общем, я предложил Егору «Шут­ников», а он мне в ответ «Человека из ресторана» Ивана Шмелева, которого я, к стыду своему, не читал, а прочи­тав, получил сильнейшее впечатление от этой сердечной, пронзительной, своеобразной повести.

- Егор Перегудов, сам написавший инсценировку, говорил, что ее композиция зависела от исполнителя: для другого Скороходова была бы другая инсценировка...

- Мне он об этом не говорил. Могу сказать, что его инсценировка в отли­чие от повести стала настоящей теат­ральной пьесой: он выстроил особую драматургию из наплывающих друг на друга воспоминаний с единой сквоз­ной линией - прямо по Станиславско­му. В инсценировке появился почти детективный сюжет, который сразу це­пляет и держит зрителя на крючке интереса, догадки и неизвестности и де­лает все повествование мускулистым, зримым и эмоциональным. Повесть написана линейно, текуче, в ней нет этой загадки.

Не знаю, какой была бы инсцени­ровка для другого актера. Про себя же могу сказать, что я репетировал долго, тупо, отставая от всех. К моему вечно­му самоедству, которое живет во мне еще с института, на сей раз примеши­валось паническое ощущение «зимы» моего возраста. Я думал: ну вот и все, больше я ничего не сыграю, да и не стоит. Дело в том, что текст я учу риту­ально, слово в слово, терпеть не могу отсебятин. А знать текст по-актерски - это значит не тратить ни единого уси­лия, чтобы его вспоминать, ведь толь­ко когда за текст полностью отвечает артикуляционный аппарат, а не па­мять, актер может «рождать» его зано­во, наполнять своим чувством. У меня этот процесс происходит довольно долго, зато потом помню текст на­смерть. Но на определенном этапе, когда я уже знаю, как играть, но еще не могу, путаюсь в тексте, наступает пе­риод отчаяния - он всегда есть, это такая болезнь роста. И мои более моло­дые коллеги деликатно пережидают мои оговорки, провалы, мое отчаяние. А текст там подчеркнуто неправиль­ный: то глагол отсутствует, то слово употреблено не по назначению, то по­рядок слов нарушен. Но в этом косноя­зычии есть свой смысл и своя красота.

- После такого количества прочи­танной со сцены поэзии, где язык иде­ален, работа с текстом Шмелева для вас - это работа на преодоление, принятие определенного вызова или поиск какой-то особой поэзии?

- Конечно, там есть поэзия. Кстати, Островского тоже трудно учить по той же причине: он писал своеобразную поэму, производил особый художе­ственный отбор архаизмов, истори­змов. Я уверен, что все эти замоскво­рецкие завитушки в пьесах Островско­го - во многом придуманный, нафан­тазированный, сконструированный язык, художественный образ речи, а не настоящая речь того времени.

- Человеку со стороны афиша те­атра может показаться случайным набором названий. Но подробное зна­комство показывает, что реперту­ар складывается в цельную картину: темы одного спектакля подхваты­вает и развивает другой. В «Челове­ке из ресторана» совпало многое: ре­сторан как модель мира рифмуется с «Кухней», образ тупика-стены ря­дом с бездной - с «Вечером с Достоев­ским», тема отцов и детей - со «Все­ми оттенками голубого». Совпаде­ние?

- Случайная неслучайность. Кри­тикам надо формулировать в словах, чтобы вызвать какой-то импульс, а мне не хочется формулировать то, что во мне живет гораздо глубже. Ко­нечно, есть дорога. Вот же я отклик­нулся на предложение почти не известного мне человека, пошел за ним. А он мне признался, что одним из че­тырех спектаклей, которые когда-то побудили его - лингвиста, переводчи­ка - заняться режиссурой, был наш «Макбетт», поставленный Юрием Бу­тусовым.

Казалось бы, зачем второй раз про ресторан? Ресторан - действительно очень точная и объемная модель мира, где полно искушений, материальных вещей, которыми заполнена наша жизнь (и кажется, вот они-то и есть жизнь). Здесь очень трудно остаться человеком посреди соблазнов и празд­ности или внутри самой праздности или на ее обратной стороне - в одно­образной суетливой гонке. Кажется, есть только один способ борьбы с при­выканием к скуке жизни - творчество как способ создавать себе иную реаль­ность. Но в том, что мы называем творчеством, тоже полно скуки, заи­гранных спектаклей, клише, много ла­вочек и лежачков на этом поле, где можно праздно покоиться, не тратя душу.

-   Ваш герой Скороходов все время решает для себя, что можно, что нельзя, где он профессионал и должен обслужить по высшему разряду, а где он человек и долой «профессиона­лизм» лакея, где он подставляет вто­рую щеку, а где уже не готов вновь подставить первую. Часто ли вам приходится решать сходные во­просы?

- Довольно часто. У каждого есть свое представление о том, что мы на­зываем порядочностью. Но порядоч­ность - не лезвие бритвы, а все-таки некий тротуар, у которого есть своя ширина. Жизнь требует компромиссов, иначе ты тут же превращаешься в жестокую бескомпромиссную сво­лочь. Но, конечно же, у этого тротуара есть довольно четкие границы: туда переступишь - подло, сюда - жестоко. Вот и вертишься, не спишь ночами, ищешь выход, особенно когда от тебя зависит судьба многих людей, когда за тобой - твое имя и имя твоего отца. И действительно, «тротуар» иногда су­жается... почти до ширины лезвия.

Но у Скороходова такого рода му­чений все-таки нет. Хотя взять, не взять 500 рублей - тоже серьезно! Нельзя брать чужого. Но как внушить это залу, где многие хоть иногда, но подворовывали? Например, налоги не платили, сдавая квартиру. Мы все за­мешаны в каких-то нечистых телодви­жениях. Законы глупые: не известно, на что пойдут эти налоги (вряд ли на что-то хорошее), на жизнь не хватает - есть масса вещей, которая делает во­ровство нестыдным. И так просто взять чужое, никому не нужное, такое доступное. А надо напомнить, что де­лать это нельзя! И если правильно сы­грать - дойдет до каждого в зале.

Опубликовано в журнале «Театральная афиша», февраль 2016 г.