Константин Райкин: актер в роли должен что-то раскопать о себе, не раскопаешь — не сыграешь
Одни из главных жемчужин фестиваля «Золотая Маска в Эстонии» в этом году — два спектакля театра «Сатирикон» с участием легендарного актера Константина Райкина: «Шутники» по пьесе Островского и поэтический моноспектакль «Константин Райкин. СВОИМ ГОЛОСОМ». Rus.Postimees поговорил с артистом о его любви к поэту Давиду Самойлову, драматургии Александра Островского и его знаменитом отце.
Мы встречаемся с Константином Райкиным после пресс-конференции «Золотой Маски» на втором этаже концертного зала Alexela. Он величественный и невозмутимый, но, когда улыбается, его лицо и глаза обретают очень теплое, почти ласковое выражение.
Пушкин — опасный поэт
— Ваш поэтический моноспектакль «Константин Райкин. СВОИМ ГОЛОСОМ», на который вас вдохновил Аркадий Исаакович, ваш отец, или «Спектакль моей жизни», как вы сами его называете, все время меняется, как и сама жизнь: одни тексты приходят, другие уходят. Каких авторов, какие произведения вы выбрали на этот раз?
— У меня будут два автора: это Давид Самойлов и Александр Сергеевич Пушкин.
— Последние шестнадцать лет жизни Давида Самойлова были неразрывно связаны с Эстонией: в 1974 году он поселился в Пярну, там же был похоронен. Чем вам близок Самойлов?
— Я его не специально поставил для Таллинна, я его всегда исполняю. Это один из самых любимых моих... Такого репертуара, как по Самойлову, больше ни по одному из моих любимых поэтов, скажем так — современных, нет. Самойлов может занимать у меня полтора часа исполнения, только Самойлов. Он выдающийся, великий поэт, и нет такой темы в нашей жизни, которая бы как-то не была отражена у него. Он в этом смысле как Пушкин, это продолжение пушкинской дороги в нашей поэзии, он ясный, легко воспринимается на слух, у него летучий слог, и он очень умный человек, мудрец. Поэтому будет Самойлов, его будет много, и будет Александр Сергеевич Пушкин, потому что, мне кажется, это главная фигура в нашей русской культуре.
— Вы сравниваете чтение стихов Пушкина с колокольным звоном, очищающим пространство. На Руси во времена эпидемий непрерывно звонили в колокола… Сейчас, когда у нас на дворе пандемия, чья поэзия, по вашему мнению, особенно благотворно влияет на пространство и душу?
— Даже Пушкин — это не колокольный звон на сегодняшний день, потому что Пушкина преподают в школе, а это верный путь к смерти. Преподают его плохо и скучно, никакой это не колокольный звон, к сожалению. Этот великий, гениальный пламенный поэт горел огнем, потому и прожил мало — люди, которые живут в таком градусе и напряжении, не жильцы. Сейчас его так, к сожалению, преподают, что он вызывает у молодежи, как правило, скуку. Я думаю, что так спокойнее для тех же учителей, потому что как только он становится живым, он становится опасным. Он очень опасный поэт для любой власти. Для любой. Он очень жгучий поэт.
— Пьеса Островского «Шутники» малоизвестна, почему вы выбрали ее для постановки?
— В нашем репертуаре, я думаю, это уже пятая или шестая пьеса Островского. Будут еще, потому что это один из самых, а для меня просто лучший русский драматург. У нас шел спектакль «Доходное место», у нас идет «Бесприданница», у нас шли спектакли «Не все коту масленица» и «Не было ни гроша, да вдруг алтын» — под разными названиями, необязательно такими же. У нас есть спектакль «Снегурочка», будет в обозримом будущем «Гроза» и вот спектакль «Шутники». В репертуаре нашего театра всегда, уже довольно давно, есть какая-то пьеса Островского или пьесы. Это очень хорошая пьеса, я ее давно люблю, и то, что ее не знает зритель, это же плюс. Они вообще не знают, чем кончится, они смотрят совсем в первый раз, это тоже какой-то интригующий момент.
— Что за человек Павел Прохорович, ваш герой в «Шутниках»? Что вас как актера в нем больше всего увлекает?
— Актер же как относится к роли? Он ее должен полюбить, какой бы она ни была. Это же только при советской власти очень разделяли всех на хороших и плохих: положительный герой, отрицательный герой... Есть хорошие роли, есть плохие роли, просто плохо написанные. У Островского таких нет, у него все роли замечательные. Актер — такая профессия, он должен что-то раскопать в роли о себе, не раскопаешь — не сыграешь. Раскопать что-то о себе в том персонаже, которого я играю, в общем, очень несложно — это какие-то мотивы и качества, которые есть так или иначе в любом человеке. Это лучше показать, чем про это рассказывать. Никакие красивые слова о роли не помешают ее потом сыграть очень плохо.
«Я не мечтатель»
— Вы сказали Владимиру Познеру, что любовь к людям — одна из главных установок вашего отца и без этого вы не могли бы быть артистом. Какие еще установки вашего отца стали принципами вашей жизни?
— Вы знаете, об этом должен говорить кто-то другой, кто меня изучает со стороны. Мне как-то неловко это говорить. У нас была замечательная семья, и мои родители не воспитывали меня назиданиями, они воспитывали меня собственным примером.
— Большую часть вашей жизни вы находились в тени отца, но для моего поколения вы более известны, чем он. Есть ли у вас сейчас ощущение, что вы вырвались из его тени?
— Все-таки вы сейчас говорите про Эстонию, про вашу страну. Нет, у меня такого ощущения нет, потому что для большинства жителей моей страны я — сын Райкина, я и умру сыном Райкина, сколько бы лет мне ни было… Я папу очень любил, и он великий артист был... Сказать, что это радует меня, я не могу, это как плохая экология, в которой ты живешь: либо застрелиться, либо продолжать жить.
— Как художественный руководитель театра, по какому принципу вы приглашаете режиссеров в свой театр? Кого вы хотели бы видеть в «Сатириконе»?
— Вы знаете, я не мечтатель. Кого хочу видеть, того и вижу. Хотел бы кого-то еще, кого-то еще бы и пригласил. Это по принципу родства душ. Иногда я вижу — замечательный режиссер, но не мой. Я думаю: «Замечательно, но приглашать его я не буду». А этот даже, может, не такой замечательный, как другой, но зато есть родство во взглядах на какие-то вопросы жизни. И я его приглашаю.
— В кино вы работали не так много, как в театре. Есть ли сейчас в России режиссер, в фильме которого вы согласились бы сниматься?
— Нет. И в мире нет такого. Ничего интереснее работы в театре для меня нет. Если будет какое-то свободное время, но это так, теоретически. У меня нет свободного времени, потому что я работаю в театре в нескольких ипостасях. Я ставлю сам, я играю, я художественный руководитель — это третье. А еще я преподаю. То есть это четыре занятия, которые вообще уже не позволяют мне заниматься ничем другим. Не говоря уже о том, что времени остается все меньше, поэтому мне отвлекаться на что-то другое просто нет смысла.
— С чем у вас ассоциируется Эстония? Когда вы в последний раз бывали здесь?
— В последний раз я побывал здесь недавно, но все-таки бываю здесь редко. А Эстония у меня ассоциируется все же больше с городом Пярну, куда приезжали мои родители несколько лет подряд, где я как-то очень активно в детском возрасте существовал. Я жил на Мере-пуйестеэ. Детская память очень цепкая. Мере-пуйестеэ, Морской бульвар. Для меня Эстония — это все-таки сначала Пярну, а уже потом Таллинн, хотя Таллинн тоже с детства. Для меня это достоинство, стиль, чистота. Чистота очень сильно ощущается после России. Это очень высокий вкус — то, что я называю стилем, какой-то высокохудожественный аскетизм, я бы так сказал. А потом, дальше уже, если говорить о более поздних, но очень сильных впечатлениях, это очень хорошая театральная публика в Таллинне, конечно. Очень искушенная, тонкая.
